* 2008 -- diary.vtheatre.net [ru]

NEW: NEW -- in Russian: play *

blog.ru : anatolant.livejournal.com


anatoly.org
... BB : From Bunin to Brodsky

filmplus.org/adiary vs. diary.vtheatre.net [ru]

Когда мне тяжело, я вспоминаю их, до меня...

... Rozanov, Fedorov (pages).

Ну и как тебе без Ивана Бунина, матушка?

Еще нарожаем!?

Эх, дураки! Дураков-то нарожать можно... их и нарожали.

Вот и интеллигенции больше нет (Выборы 2008).

А что осталось? Писатели без читетелей -- болтуны, вроде меня.

Да и что писать про дурака? Разве что сказки для детей дурака.

... Bunin, poem audio

-- I do not know if I am up to making comments to Bunin's texts (That's what I had in mind, when I was making this page).

... "Позвольте: что за “слава Богу”, если человек (человечество) умер?" Василий Розанов, АПОКАЛИПСИС НАШЕГО ВРЕМЕНИ

... newrussian.org

анатолант (я)

From Russia XX

acting.filmplus.org
books.filmplus.org
directing.filmplus.org
him.filmplus.org

2007-2008 : "2007-2008" Russian Pages in Russian [ menu? ]

Почему я не в России?

Что-то об этом в Архиваж Русско-Американского Театрального Проекта (1992-94).

В "Веке Антохиных"?

Quotes & Thoughts:

Упрямство? Обида?

Чужой. Был чужим и своим не стал.

И не стану.

... Хотел поставить вопросительный знак.

Но спрашивать поздно, мне будет шестидесят.

...

Что же мне кричать -- я русский, а вы нет!

Кому и зачем?

Даже слова "русский" боюсь.

Сколько ни думай, ни пиши -- ничего не поможет. Ничего не поменять. Да и зачем?

... А если и жалеть кого, то не себя, а Бунина. Там жизнь отнимали, а у меня только надежду на жизнь.

Кто отнимал?

Да они, Антохины! Они и отнимали.

"Берег Утопии" Стоппарда я не стал ставить, да и не дочитал даже.

...

 Радио Свобода

... I wasn't anti-soviet, I am anti-people. Especially, when people are Russians.


russia.vtheatre.net + newrussian.org 2005: antohins.vtheatre.net *

TOPICS: drama + russian-american theatre project + postmodern + time + Winter Fool (ru) + Russian Diary + russian cinema + antohins 100 (in russian) +
Писал он "после России" о любви, о жизни, а революция так в заметках-дневниках осталась... Но дневники мелкие. Даже трудно представить, что писались в то же время "Темные Аллеи".

antohins.vtheatre.net

Перечитал "Дни Окаянные" -- такое же чувство, я, хотя и времена и сцены другие.

Что же я опять пишу про далеких и чужое? Для чужих. Мало тебе было "советских", хочешь "мирового" читателя? Что, не знаешь, кто они, эти "люди интернета"? Куда лезешь? Тебе и русских подавай?..

Оставь эту страницу по-русски, Антохин!

Второй раз читаю Бунина (diaries, 25 years of distance) -- и опять чувство точности. Откуда "они"? Разве не было "их" у Горького? А Бунин еще не встретил их детей, тех, героев тридцатых. Умер за два года до моего рождения. Как все близко...

Так и разделилась Россия на западников и славянофилов, чем шире эмиграция, тем дальше страна от Запада. Кто остается -- последние из последних. Все лучшее продолжает вытекать. Кто бежит сейчас -- провинция.

... Это не чувство бунта, а окончательности.

Почему нет сознания, что все это расплата за века рабства? Или это были две России? Тогда определенность, с которой уничтожались "белые", понятна -- оккупанты, враги. И злоба на "Запад" понятна, и Холодная Война. До сих пор захлебываются в этой злобе?

Бунин до сих пор чужой? Да кто же может быть им близким? Вот и конец уравнения -- никто.


... в 1917-м – Розанов написал: "С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес".

Rozanov
Розанов. Стиль. Не говоря о мысли. В Советские времена я его не читал. Во время не читал я очень многое. Как и дневники Бунина. А читать все нужное надо вовремя.

Cvetaeva
Страницы Цветаевой нет...

Многоточение. Это "знак препинания" -- так и "препинаюсь"!

RAT - Russian American Theatre

[ books biblio * ]

2006: my updates

Ждут своего времени страницы "Семья": о том, что впереди, о моим детях, внуках. И здесь, в Америке. О том, как "Антохины" ждут в них своего часа. Не ждут, действуют. Молча, без перекуров.

Животное, зверь -- никуда они не исчезли. Живут. Стал ли ручным "Антохин" во мне?

Не думаю.

Что же винить Антохина в его ненависти к таланту и красоте; для того и существовал "класс". Были "благородия", а среди своих Антохины неравенства не потерпят. "Элита"? Кто там? Жириновский в новой "элите" -- начальниках. Русские упорно восстанавливают классовое общество -- партийцы или чиновники. Нужен ли какой-то "строй"!

Сколько страниц я тридцать лет назад исписал о двумерном и одномерном человеке... Не о себе, конечно. Нужны были тридцать лет, чтобы разглядеть себя зеркале... Оно было всегда рядом. зеркало литературы. Книги были и стихи. А я ведь за всеми повторял "наш Пушкин", а он был не наш и не мой.

Ну а тут?

Здесь Антохины наслаждаются жизнь, но в Америке я заметил осторожность с "другим", непохожим. Ты их спорт не трогай и они твои книжки трогать не будут. Интеллигентная Америка живет невидомой на первый взгляд жизнью, тоже не агрессивная. Немного учит, немножко пишет, иногда думает, тайно, пришибленная. Замеченно, что в Америке есть ителлектуалы и нет интеллигенции. Нет такой прослойки. И классы неопасные: богатые бедные и бебдные бедные. Американские Антохины, как и таланты, они не вместе, как русские...

Как свидетель, я должен был бы Бунину обьяснить, зачем все это было? Нельзя разве без крови и убийств?

Эх, барин!

Нельзя, ваше превосходительство...

Сколько о православии написано, а ведь крепостные были мусульманами. Ислам -- это "подчинение". Богу подчинюсь, а не тебе, ваше благородие, нет! Какое православие у Толстого? Да и всего серебрянного и прочих благородных веков! Когда у Пушкина и Арины Родионовны был единый Бог?

Надо медленно, внимательно, Бунина читать...

Надолго это все. Не верится. Ему тоже не верилось.

Бердяев написал "Философию Неравенства", так что же он там не дописал?

Rozanov Page: я не "примазываюсь", но как бы "вместе" пишу. Дописываю? А скорее, помощи ищу. Не поддержки, а чистоты зрения.

... И не остался, и не вернулся.

А кто возвращался и возвращается?

И Аксенов возвращается как Гоголь из Италии. Для встречи с читателями. Даже новые русские (купцы) покупают дома в Лондоне.

Бегут в Москву из Чечни, а не Парижа.

"В России надо деньги зарабавать, а не жить" -- это новые русские говорят. Они должны знать. А пишут там, где живут.

Солженицын вернулся. Умирать? Чем его ссылка в Вермонте отличается от московской? Изгнание? Или это Россия изгнанна?

А много ли Ивану (Бунину) было надо? Или мне. Что я на Аляске живу, а не на Речном Вокзале?

Теперь уже и не буду. Квартира продана. И дача.

О Бунине пишу, думая о себе.

О детях. И их детях.

Тут ж все понятно. Внуки по-русски не говорят. И читать не будут. Курьезная фамилия такая -- Антохин. Если не изменят. А, русская? Дед из России? Как интересно! Смирнов? Smirnoff? Romanovs? Barishnikov?

А кто Гомера по-гречески читает?

Вместе с Буниным умерла, если не Россия, то частица ее. А ведь как старался дать ей жизнь вечную. Так кто же против?

А вот те самые "русские" с винтовками и грузовиками. Они его не читали, не почитали. И не будут. И называются -- большевики. Большинство.

А что здесь иначе? Американские большевики тоже Фолкнера не читают. Но как явно, открыто, выражено все это было в России! Собранно в несколько лет -- и показано. Решительно, чтобы сомнений не было. Бунину -- нет.

Он об этом и пишет. Что большинству русских Россия и не нужна. Они и по-русски говорят лишь потому, что никаких других языков не знают, товарищ Набоков.

"Добрый вечер, господа" -- никак не привыкну к этому обращению по нерусскому talk radio на ново-русском языке. А как еще? Мужики, братва?

У начальников голоса сонные, ленивые, низкие, а сталь -- в "р", но не картавая, ленински-интеллгентски-еврейская. Это они "господа", слуги, журналисты, быстрые, голоса высокие, подростковые, женские, скорей-скорей, как официанты меню проговаривают. Хихихают, как шутам и положено.

На "Свободе" у них голоса меняются, а на "Эхе Москвы" опять возвращаются "на родину", приблатняются.

Ну а Бунин здесь при чем?

Да ни при чем.

В том и дело.


My Russian Yahoo 2006

in Russian

Winter Fool (engl. title) -- А начале лета и не думал, что "Книгу Дурака" буду писать. Что это, ответ Бунину и мне самому?

Есть страница "Дурак Злой", но не пишется. Не хочется. А ведь есть и "Дурак Взбесившийся", хуже, чем зверь. Выступающих Ленина и Троцкого хроника не сохранила, но сколько осталось от Гитлера или Мусолинни! А потом покление вурдалаков, напившихся крови, Сталин, Мао. "Бешенных" -- сколько их сейчас, террористов, юношей и девушек, о которых Бунин пишет. Взбесились от чего?

А разве мне не страшно жить? Не хочется выть -- и уничтожить все? У приговоренного к смерти даже шнурки отнимают, чтобы не повесился, а ведь мы все приговорены. И ничто от этого чувства не отвлекает, никак не отбросить -- и приходит паника. А еще спрашивают -- почему наркотики?

И как же дураку без дела, без миссии, без таланта?

Вот он дар сознания какой!

Остается выбор между вором и убийцей? Бродский говорит, вор лучше. Кто спорит.

Неужели не каждому дано? Неужели есть бездарные дети?

Тогда конец.

А все происходит (по Толстому) до пяти. От двух до пяти. А что там происходит? Кто знает? И вот растут рядом дураки и талант. Талант повесится или застрелится, а дурак другого повесит или застрелит, если поймет, что он дурак. Быть дураком и жить, зная, что ты дурак -- как тут не взбесится? Уму без таланта нельзя.

Так ли?

Неужели опять? Опять эта тень Великого Инквизитора...

А как еще? История осталась не законченной. История не кончается, даже когда наcтупает Конец Истории.

Дороги можно построить, а вот с дураками что делать? Дураки дороги и строят.

Разве нельзя сделать "Золотой Миллиард" величиной в шесть миллиардов? Построить рай...

Пусть он будет похож на большой магазин, базар, ярмарку. Найдется место и для галлереи и библиотеки... музея?

Не всем же быть гениями! Не всем. Оставьте хоть одного.

А я старался. Видно мало.

...

above: my feeds (как по-русски?)

Дурака нельзя сделать умным. Ум как талант? "От Бога"?

Как становятся дураками? (Книга Дурака)


Влюбленный дурак -- вот спасение! И счастье.

И как близко это было, почти мой современник.

Советская история злого дурака. "Злые пионеры" и даже "октябрята"? "Империя Зла" -- а теперь обломки, развалины. И все еще бродят по этим руинам злые люди.

"По ту сторону добра и зла" оказалось зло без добра.

...

Should we ask again -- "What is Evil"?

...


Theatre w/Anatoly Old HS WWW: Haile Sellassie Family Web Russian Page : Index Film-North * in Russian * My Nonfiction (webtexts): Theology of Technology * POV * PostAmeriKa * Father-Russia * Write * Mailing List & News -- subscribe yourself!

Бунин: Воспоминание о России

Язык -- это память. Язык без литературы... Россия без русских.

Binin RU-Antohins Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить.

Bunin


Rozanov page in "Antohins' Century" * как продолжение...
"Дни Окаянные":

Почти одни цитаты, так хорошо написано. Хочется перечитывать. АА.

Опять какая-то манифестация, знамена, плакаты, музыка — и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: — Вставай, подымайся, рабочий народ! Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: “Cave furem”. На эти лица ничего не надо ставить, — и без всякого клейма все видно.

http://info11.by.ru/publ/bunin.htm + biblio (support pages * list)

Опять несет мокрым снегом. Гимназистки идут, облепленные им - красота и радость. Особенно была хороша одна - прелестные синие глаза из-за поднятой к лицу меховой муфты... Что ждет эту молодость?

Вся Лубянская площадь блестит на солнце. Жидкая грязь брызжет из-под колес. И Азия, Азия — солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, маковыми плитками, папиросами. Восточный крик, говор — и какие все мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие.

Да и сатана каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода. Тогда же вся Россия бросила работать...

А толпа? Какая, прежде всего, грязь! Сколько старых, донельзя запакощенных солдатских шинелей, сколько порыжевших обмоток на ногах и сальных картузов, которыми точно улицу подметали, на вшивых головах! И какой ужас берет, как подумаешь, сколько теперь народу ходит в одежде, содранной с убитых, с трупов!

Я видел Марсово Поле, на котором только что совершили, как некое традиционное жертвоприношение революции, комедию похорон будто бы павших за свободу героев. Что нужды, что это было, собственно, издевательство над мертвыми, что они были лишены честного христианского погребения, заколочены в гроба почему-то красные и противоестественно закопаны в самом центре города живых! Комедию проделали с полным легкомыслием и, оскорбив скромный прах никому не ведомых покойников высокопарным красноречием, из края в край изрыли и истоптали великолепную площадь, обезобразили ее буграми, натыкали на ней высоких голых шестов в длиннейших и узких черных тряпках и зачем-то огородили ее дощатыми заборами, на скорую руку сколоченными и мерзкими не менее шестов своей дикарской простотой.

Например, выходит из ворот бывшей Крымской гостиницы (против чрезвычайки) отряд красных солдат, а по мосту идут женщины: тогда весь отряд вдруг останавливается - и с хохотом мочится, оборотясь к ним.

А потом я плакал слезами и лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув русскую границу, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно и с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены буквально все станции, начиная от самой Москвы и до самой Орши, где все платформы и пути были буквально залиты рвотой и испражнениями...

Люди спасаются только слабостью своих способностей, - слабостью воображения, внимания, мысли, иначе нельзя было бы жить.

[ For antohins pages! ]

http://sscadm.nsu.ru/deps/hum/docs/writers/Bunin.htm -- dead links. no more references.

...

Как мы врали друг другу, что наши «чудо-богатыри» — лучшие в мире патриоты, храбрейшие в бою, нежнейшие с побежденным врагом!

— Значит, ничего этого не было?

Нет, было. Но у кого? Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом — Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа,— и дубина, и икона»,— в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев. Если бы я эту «икону», эту Русь не любил, не видал, из-за чего же бы я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так беспрерывно, так люто? А ведь говорили, что я только ненавижу. И кто же? Те, которым, в сущности, было совершенно наплевать на народ,— если только он не был поводом для проявления их прекрасных чувств,— и которого они не только не знали и не желали знать, но даже просто не замечали, как не замечали лиц извозчиков, на которых ездили в какое-нибудь Вольно-Экономическое общество. Мне Скабичевский признался однажды:

— Я никогда в жизни не видал, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не обратил внимания.

А мужика, как отдельного человека, он видел? Он знал только «народ», «человечество». Даже знаменитая «помощь голодающим» происходила у нас как-то литературно, только из жажды лишний раз лягнуть правительство, подвести под него лишний подкоп. Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была.

То же и во время войны. Было, в сущности, все то же жесточайшее равнодушие к народу. «Солдатики» были объектом забавы. И как сюсюкали над ними в лазаретах, как ублажали их конфетами, булками и даже балетными танцами! И сами солдатики тоже комедничали, прикидывались страшно благодарными, кроткими, страдающими покорно: «Что ж, сестрица, все Божья воля!» — и во всем поддакивали и сестрицам, и барыням с конфетами, и репортерам, врали, что они в восторге от танцев Гельцер (насмотревшись на которую, однажды один солдатик на мой вопрос, что это такое по его мнению, ответил: «Да черт... Чертом представляется, козлекает...»)

Страшно равнодушны были к народу во время войны, преступно врали об его патриотическом подъеме, даже тогда, когда уже и младенец не мог не видеть, что народу война осточертела. Откуда это равнодушие? Между прочим, и от ужасно присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезными в самые серьезные моменты. Подумать только, до чего беспечно, спустя рукава, даже празднично отнеслась вся Россия к началу революции, к величайшему во всей ее истории событию, случившемуся во время величайшей в мире войны!

Да, уж чересчур привольно, с деревенской вольготностью, жили мы все (в том числе и мужики), жили как бы в богатейшей усадьбе, где даже и тот, кто был обделен, у кого были лапти разбиты, лежал, задеря эти лапти, с полной беспечностью, благо потребности были дикарски ограничены.

«Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Да и делали мы тоже только кое-что, что придется, иногда очень горячо и очень талантливо, а все-таки по большей части как Бог на душу положит — один Петербург подтягивал. Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать. И вот:

— Ах, я задыхаюсь среди этой Николаевщины, не могу быть чиновником, сидеть рядом с Акакием Акакиевичем,— карету мне, карету!

Отсюда Герцены, Чацкие. Но отсюда же и Николка Серый из моей «Деревни»,— сидит на лавке в темной, холодной избе и ждет, когда подпадет какая-то «настоящая» работа,— сидит, ждет и томится. Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!

Это род нервной болезни, а вовсе не знаменитые «запросы», будто бы происходящие от наших «глубин».

«Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного».

Это, признание Герцена.

Вспоминаются и другие замечательные его строки:

«Нами человечество протрезвляется, мы его похмелье... Мы канонизировали человечество... канонизировали революцию... Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующие поколения...»

Нет, отрезвление еще далеко.

Бог шельму метит. Еще в древности была всеобщая ненависть к рыжим, скуластым. Сократ видеть не мог бледных. А современная уголовная антропология установила: у огромного количества так называемых «прирожденных преступников» — бледные лица, большие скулы, грубая нижняя челюсть, глубоко сидящие глаза.

Как не вспомнить после этого Ленина и тысячи прочих? (Впрочем, уголовная антропология отмечает среди прирожденных преступников и особенно преступниц и резко противоположный тип: кукольное, «ангельское» лицо, вроде того, что было, например, когда-то у Коллонтай.)

А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметрическими чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья,— сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая... И как раз именно из них, из этих самых русичей, издревле славных своей антисоциальностью, давших столько «удалых разбойничков», столько бродяг, бегунов, а потом хитровцев, босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской социальной революции. Что ж дивиться результатам?

Тургенев упрекал Герцена: «Вы преклоняетесь перед тулупом, видите в нем великую благодать, новизну и оригинальность будущих форм». Новизна форм! В том-то и дело, что всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего бесформенности. Спокон веку были «разбойнички» муромские, брынские, саратовские, бегуны, шатуны, бунтари против всех и вся, ярыги, голь кабацкая, пустосвяты, сеятели всяческих лжей, несбыточных надежд и свар. Русь классическая страна буяна. Был и святой человек, был и строитель, высокой, хотя и жестокой крепости. Но в какой долгой и непрестанной борьбе были они с буяном, разрушителем, со всякой крамолой, сварой, кровавой «неурядицей и нелепицей»!

Уголовная антропология выделяет преступников случайных: это случайно совершившие преступление, «люди, чуждые антисоциальных инстинктов». Но совершенно другое, говорит она, преступники «инстинктивные». Эти всегда как дети, как животные, и главнейший их признак, коренная черта — жажда разрушения, антисоциальность.

Вот преступница, девушка. В детстве упорна, капризна. С отрочества у нее резко начинает проявляться воля к разрушению: рвет книги, бьет посуду, жжет свои платья. Она много и жадно читает и любимое ее чтение — страстные, запутанные романы, опасные приключения, бессердечные и дерзкие подвиги. Влюбляется в первого попавшегося, привержена дурным половым наклонностям. И всегда чрезвычайно логична в речах, ловко сваливает свои поступки на других, лжива так нагло, уверенно и чрезмерно, что парализует сомнение тех, кому лжет. Вот преступник, юноша. Гостил на даче у родных. Ломал деревья, рвал обои, бил стекла, осквернял эмблемы религии, всюду рисовал гадости. «Типично антисоциален...» И таких примеров тысячи.

В мирное время мы забываем, что мир кишит этими выродками, в мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда «державный народ» восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся — начинается вакханалия. Русская вакханалия превзошла все до нее бывшие — и весьма изумила и огорчила даже тех, кто много лет звал на Стенькин Утес,— послушать «то, что думал Степан». Странное изумление! Степан не мог думать о социальном, Степан был «прирожденный» — как раз из той злодейской породы, с которой, может быть, и в самом деле предстоит новая долголетняя борьба.

<…>

На углу Поварской и Мерзляковского два солдата с ружьями. Стража или грабители? И то и другое.

Шли ночью по Тверскому бульвару: горестно и низко клонит голову Пушкин под облачным с просветами небом, точно опять говорит: “Боже, как грустна моя Россия!”

И ни души кругом, только изредка солдаты и б — и.

1919

Двенадцать лет тому назад мы с В. приехали в этот день в Одессу по пути в Палестину. Какие сказочные перемены с тех пор! Мертвый, пустой порт, мертвый, загаженный город... Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали,— всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...

— Сперва меньшевики, потом грузовики, потом большевики и броневики...

Грузовик — каким страшным символом остался он для нас, сколько этого грузовика в наших самых тяжких и ужасных воспоминаниях! С самого первого дня своего связалась революция с этим ревущим и смердящим животным, переполненным сперва истеричками и похабной солдатней из дезертиров, а потом отборными каторжанами.

Вся грубость современной культуры и ее “социального пафоса” воплощены в грузовике.

... Светит солнце, идут люди, стоят у лавок очереди... и опять тупость, безнадежность, опять впереди пустой долгий день, да нет, не день, а дни, пустые, долгие, ни на что не нужные! Зачем жить, для чего? Зачем делать что-нибудь? В этом мире, в их мире, в мире поголовного хама и зверя, мне ничего не нужно...

Страшно равнодушны были к народу во время войны, преступно врали об его патриотическом подъеме, даже тогда, когда уже и младенец не мог не видеть, что народу война осточертела. Откуда это равнодушие? Между прочим, и от ужасно присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезными в самые серьезные моменты. Подумать только, до чего беспечно, спустя рукава, даже празднично отнеслась вся Россия к началу революции, к величайшему во всей ее истории событию, случившемуся во время величайшей в мире войны!

... Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать...

[ “Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного”.
Это признание Герцена. ]

Закрою глаза и все вижу как живого: ленты сзади матросской бескозырки, штаны с огромными раструбами, на ногах бальные туфельки от Вейса, зубы крепко сжаты, играет желваками челюстей... Вовек теперь не забуду, в могиле буду переворачиваться!

Давеча прочитал про этот расстрел двадцати шести как-то тупо.
Сейчас в каком-то столбняке. Да, двадцать шесть, и ведь не когда-нибудь, а вчера, у нас, возле меня. Как забыть, как это простить русскому народу? А все простится, все забудется. Впрочем, и я — только стараюсь ужасаться, а по-настоящему не могу, настоящей восприимчивости все-таки не хватает. В этом и весь адский секрет большевиков — убить восприимчивость. Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение,— перешагни же меру. Это — как цены на хлеб, на говядину. “Что? Три целковых фунт?!” А назначь тысячу — и конец изумлению, крику, столбняк, бесчувственность. “Как? Семь повешенных?!” — “Нет, милый, не семь, а семьсот!” — И уж тут непременно столбняк — семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот, даже семьдесят!

Когда дописывал предыдущие слова — стук в парадную дверь, через секунду превратившийся в бешеный. Отворил — опять комиссар и толпа товарищей и красноармейцев. С поспешной грубостью требуют выдать лишние матрацы. Сказал, что лишних нет,— вошли, посмотрели и ушли. И опять омертвение головы, опять сердцебиение, дрожь в отвалившихся от бешенства, от обиды руках и ногах.

Вышел с Катаевым, чтобы пройтись, и вдруг на минуту всем существом почувствовал очарование весны, чего в нынешнем году (в первый раз в жизни) не чувствовал совсем. Почувствовал, кроме того, какое-то внезапное расширение зрения,— и телесного, и духовного,— необыкновенную силу и ясность его. Необыкновенно коротка показалась Дерибасовская, необыкновенно близки самые дальние здания, замыкающие ее, а потом Екатерининская, закутанный тряпками памятник, дом Левашова, где теперь чрезвычайка, и море — маленькое, плоское, все как на ладони. И с какой-то живостью, ясностью, с какой-то отрешенностью, в которой уже не было ни скорби, ни ужаса, а было только какое-то веселое отчаяние, вдруг осознал уж как будто совсем до конца все, что творится в Одессе и во всей России.

Красноармейцы, чтобы ставить самовары, отламывают от винтовок и колют на щепки приклады.

5 мая. Видел себя во сне в море, бледно-молочной, голубой ночью, видел бледно-розовые огни какого-то парохода и говорил себе, что надо запомнить, что они бледно-розовые. К чему теперь все это?

Это — из Соловьева, о Смутном времени. А вот из Костомарова, о Стеньке Разине:
“Народ пошел за Стенькой обманываемый, разжигаемый, многого не понимая толком... Были посулы, привады, а уж возле них всегда капкан... Поднялись все азиатцы, все язычество, зыряне, мордва, чуваши, черемисы, башкиры, которые бунтовались и резались, сами не зная за что... Шли “прелестные письма” Стеньки — “иду на бояр, приказных и всякую власть, учиню равенство...”. Дозволен был полный грабеж... Стенька, его присные, его воинство были пьяны от вина и крови... возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения... дышали местью и завистью... составились из беглых воров, лентяев... Всей этой сволочи и черни Стенька обещал во всем полную волю, а на деле забрал в кабалу, в полное рабство, малейшее ослушание наказывал смертью истязательной, всех величал братьями, а все падали ниц перед ним...”
Не верится, чтобы Ленины не знали и не учитывали всего этого!

“Святейшее из званий”, звание “человек”, опозорено как никогда. Опозорен и русский человек,— и что бы это было бы, куда бы мы глаза девали, если бы не оказалось “ледяных походов”! Уж на что страшна старая русская летопись: беспрерывная крамола, ненасытное честолюбие, лютая “хотя” власти, обманные целования креста, бегство в Литву, в Крым “для подъема поганых на свой же собственный отчий дом”, рабские послания друг к другу (“бью тебе челом до земли, верный холоп твой”) с единственной целью одурачить, провести, злые и бесстыдные укоры от брата к брату... и все-таки иные, совсем не нынешние слова:
“Срам и позор тебе: хочешь оставить благословение отца своего, гробы родительские, святое отечество, правую веру в Господа нашего Иисуса Христа!”

“Весело и радостно в клубе имени товарища Троцкого. Большой зал бывшего Гарнизонного Собрания, где раньше ютилась свора генералов, сейчас переполнен красноармейцами. Особенно удачен был последний концерт. Сначала исполнен был “Интернационал”, затем товарищ Кронкарди, вызывая интерес и удовольствие слушателей, подражал лаю собаки, визгу цыпленка, пению соловья и других животных, вплоть до пресловутой свиньи...”

... Почти всю дорогу дождь, весенний, прелестный, с чудесным весенним небом среди тучек. А я два раза был близок к обмороку. Надо бросить эти записи. Записывая, еще больше растравляю себе сердце.

http://sscadm.nsu.ru/deps/hum/docs/writers/Bunin.htm

Шел через базар — вонь, грязь, нищета, хохлы и хохлушки чуть не десятого столетия, худые волы, допотопные телеги — и среди всего этого афиши, призывы на бой за третий интернационал. Конечно, чепухи всего этого не может не понимать самый паршивый, самый тупой из большевиков. Сами порой небось покатываются от хохота.

Да, я последний, чувствующий это прошлое, время наших отцов и дедов...

“Честь унизится, а низость возрастет... В дом разврата превратятся общественные сборища... И лицо поколения будет собачье...”

Maybe extreme, but I simply lack a talant to write about my time thе way Bunin writes about his. In Moscow, or in America. The process -- the same... Нет, конечно, у него жизнь отняли, а я лишь надежду на такую жизнь потерял. ...

Мужики, разгромившие осенью семнадцатого года одну помещичью усадьбу под Ельцом, ощипали, оборвали для потехи перья с живых павлинов и пустили их, окровавленных, летать, метаться, тыкаться с пронзительными криками куда попало.

Проснувшись, как-то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, черт знает что, что попало, как сумасшедший... Да, впрочем, не все ли равно!

В мирное время мы забываем, что мир кишит этими выродками, в мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда “державный народ” восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся — начинается вакханалия. Русская вакханалия превзошла все до нее бывшие — и весьма изумила и огорчила даже тех, кто много лет звал на Стенькин Утес,— послушать “то, что думал Степан”. Странное изумление! Степан не мог думать о социальном, Степан был “прирожденный” — как раз из той злодейской породы, с которой, может быть, и в самом деле предстоит новая долголетняя борьба.

19 июня. Вчера на базаре несколько минут чувствовал, что могу упасть. Такого со мной никогда не бывало. Потом тупость, ко всему отвращение, полная потеря вкуса к жизни.

P.S. Тут обрываются мои одесские заметки. Листки, следующие за этими, я так хорошо закопал в одном месте в землю, что перед бегством из Одессы, в конце января 1920 года, никак не мог найти их.

So did I... many times.

NOTES: sample -- http://lib.ru/BUNIN/r_krik.txt * Нет времени собрать Бунинские ссылки. Или перечитать. ...

Winter Fool : Книга (Русского) Дурака -- "Век Антохиных" (продолжение).

Правнук тех, из грузовика, продолжаю записывать...

2007. Аляска. За окном темно. Ни звезд, ни сияния, февраль.

... Россия где-то далеко. И во времени и в пространстве. Русские голоса по радио. Это компьютер и "Эхо Москвы". Веселые, бодрые, где-то на Новом Арбате, который о старом Арбате не помнит.

... Кремль ночью темный. Но сейчас в Москве утро. Там все наоборот.

... Или это тут не так?

... Literature : страница, а там и страница Розанова, Бродского, Зиновьева и даже Лимонова. И не заметил, как они откуда-то взялись.

Вот так и с Древней Грецией мы прощаемся веками.

В Греции я не был, не хочу с греком Дымбой встречаться.

... И трясутся Антохины призыва 2006 в кузове грузовика по русским дорогам. И куда он несется этот грузовик? Молчат, держатся за автоматы без патронов. Бунина они не читали и не прочтут.

groups.google.com/group/vtheatre "русский лист" (подписка)

Бунин Иван : Одиночество

И ветер, и дождик, и мгла 
Над холодной пустыней 
воды. 
Здесь жизнь до весны умерла, 
До весны опустели сады. 
Я на даче один. Мне темно 
За мольбертом, и дует в 
окно. 

Вчера ты была у меня, 
Но тебе уж тоскливо со 
мной. 
Под вечер ненастного дня 
Ты мне стала казаться 
женой... 
Что ж, прощай! Как-нибудь 
до весны 
Проживу и один - без 
жены... 

Сегодня идут без конца 
Те же тучи - гряда за 
грядой. 
Твой след под дождем у 
крыльца 
Расплылся, налился водой. 
И мне больно глядеть одному 
В предвечернюю серую тьму. 

Мне крикнуть хотелось 
вослед: 
"Воротись, я сроднился с 
тобой!" 
Но для женщины прошлого 
нет: 
Разлюбила - и стал ей 
чужой. 
Что ж! Камин затоплю, буду 
пить... 
Хорошо бы собаку купить.  

support pages: appendix * links * glossary * biblio * books * list * references * faq * FR * русский дневник * 21.newrussian.org * store * век антохиных * live.com/anatoly.org | anatolant.livejournal/com

Голоса мертвых. Чистые, почти ангельские. Беззвучные...

Google Groups Subscribe to vtheatre - russian - русский угол
Email:
Browse Archives at groups.google.com
рассылка по-русски

Если и выживет Россия, то лишь чтобы читать по-русски.

2005-2006 Theatre UAF Season: Four Farces + One Funeral & Godot'06
Film-North * Anatoly Antohin

© 2005 by vtheatre.net. Permission to link to this site is granted. rate RUSSIAN HISTORY amazon

...


NEWS from Russia: rnews.txt
Да кому русский нужен? Никакой язык больше не нужен. ... KINO !

bar: 2007-2008 filmplus.org/RU * filmplus.org/adiary * Russian Pages [ru] blogs 360.yahoo.com/anatolant + bloglines.com/blog/anatolant * anatoly.groups.live.com

[2009] anatoly.group.live.com